piligrim77 wrote:Oleg_B wrote:piligrim77 wrote:
у вас большой опыт общения с педофилами?
А у Вас?
я не писал ничего про педофилов. а тут в таких подробностях как будто человек с ними каждый день общается
Какие странные вопросы Вы задаете.
Вы знаете, кто такие некрофилы и прочие филы? Или, чтобы знать, Вам необходимо с ними общаться, да еще и каждый день?
Читайте побольше, вся эта информация вполне доступна.
Или вот "Лолиту", хотя бы, почитайте, для расширения кругозора. Очень хорошо написано. И Гумберт ведь далеко не худший из педофилов. Неплохой человек, без садистских наклонностей, который сначала пытается безуспешно бороться со своей филией, испытывает муки совести. Жалко его, но девочку жалко намного больше. А ведь будь он нормальным, мог действительно ей стать хорошим наставником и заменить отца.
Итак, немудрёно, что моя взрослая жизнь в Европе была чудовищно двойственна. Во вне я имел так называемые нормальные сношения с земнородными женщинами, у которых груди тыквами или грушами, внутри же я был сжигаем в адской печи сосредоточенной похоти, возбуждаемой во мне каждой встречной нимфеткой, к которой я, будучи законоуважающим трусом, не смел подступиться. Громоздкие человечьи самки, которыми мне дозволялось пользоваться, служили лишь паллиативом. Я готов поверить, что ощущения, мною извлекаемые из естественного соития, равнялись более или менее тем, которые испытывают нормальные большие мужчины, общаясь с нормальными большими женщинами в том рутинном ритме, который сотрясает мир; но беда в том, что этим господам не довелось, как довелось мне, познать проблеск несравненно более пронзительного блаженства. Тусклейший из моих к поллюции ведущих снов был в тысячу раз красочнее прелюбодеяний, которые мужественнейший гений или талантливейший импотент могли бы вообразить. Мой мир был расщеплён. Я чуял присутствие не одного, а двух полов, из коих ни тот, ни другой не был моим; оба были женскими для анатома; для меня же, смотревшего сквозь особую призму чувств, «они были столь же различны между собой, как мечта и мачта». Всё это я теперь рационализирую, но в двадцать — двадцать пять лет я не так ясно разбирался в своих страданиях. Тело отлично знало, чего оно жаждет, но мой рассудок отклонял каждую его мольбу. Мной овладевали то страх и стыд, то безрассудный оптимизм. Меня душили общественные запреты.
