Переход на грубую пищу

[laysoft]

http://www.expert.ru/columns/2009/02/23/naulitsepravdy/
Переход на грубую пищу
Максим Соколов, колумнист журнала «Эксперт»

При описании нынешних кризисных хлопот и предсказаний, чем сердце успокоится, немалая (можно сказать, преобладающая) часть явно или неявно исходит из того, что случится перезагрузка. Изъезженное слово, но как еще назвать выключение/включение устройства в надежде, что прочихается. Тем более что в ряде случаев действительно прочихивается. Другое дело, что срабатывание (а иногда несрабатывание) этого приема свидетельствует о том, что в устройстве имеет место быть мигающая ошибка: пресволочнейшая штуковина, существует — и ни в зуб ногой.

Впрочем, бывает, что с мигающей ошибкой мирятся: «Вылезет, не вылезет, мы все равно сделать с ней ничего не можем, так что авось да не вылезет» — и рассуждают в том роде, что всемирный локомотив, т. е. США, к 2010 г. будет потихоньку поднят из-под откоса и снова поедет, а за ним и мы, грешные. Взгляд привлекательно оптимистический, поскольку не предполагает особенных перемен в мироустройстве и не требует перемен в собственной голове — ведь после 2010 г. все будет примерно так же, как до кризиса. Нечто вроде завета советских времен: «Мы не будем больше пить, // Будем денежки копить. // Как накопим рублей пять, // На <….>нимся опять».

С таким воззрением конкурирует, однако, менее оптимистическое. Сторонники его предполагают, что имел место не случайный сбой, но система дошла до точки, и для возвращения ее в работоспособное состояние потребуются более серьезные перемены. Как в устройстве общества, так и в устройстве собственной головы.

В кризисную пору полезно вспомнить докризисные апологии постиндустриального общества, констатирующие, что в ходе поступательного прогресса люди, положим, не полностью, но в очень сильной степени освободились от прежних пут материальности, благодаря чему необычайно расцвели свобода, креативность и многообразие, которые и суть квалифицирующие черты нового общечеловечества. Иначе говоря, чрезвычайный расцвет третичной сферы, сделавшейся главным поприщем людской деятельности (по крайней мере, в счастливых странах). «Для нас имиджеводство и смысловодство — это, господа, наше производство». Что до реального сектора, производящего осязаемые предметы, тут господствовало искренне пренебрежительное «О Боже, прежнее детей прижитье — для нас нелепость, сданная в архив». Экономика знаний и смыслов вместо экономики стали и чугуна — это был тезис, в котором даже и сомневаться не дозволялось.

Основания для такого оптимизма были. С дефицитом самых первичных, жизненных потребностей, весьма распространенным еще в первой половине XX века, во второй его половине было покончено, а доля занятых в тех производствах, без которых ложись и помирай, стала неуклонно сокращаться, доходя в наиболее счастливых странах до смешных 10–15%. Что и послужило основанием для провозглашения нового эона. Благо до кризиса кредитные ресурсы казались (почти) необъятными, и с такими ресурсами третичная сфера росла, как на дрожжах.

Иное дело, что новый эон оказался на поверку всего лишь приятным интермеццо. Со схлопыванием всемирного кредитного пузыря речи о третичном секторе как альфе и омеге современного общества враз стихли. Равно как и речи о производстве смыслов и концептов. Отдельные производители смыслов, похожие на кур с отрубленными головами, по инерции бегающих по двору, общей картины не меняют.

К добру или к худу, но людские мысли стали поворачиваться в ту сторону, что экономика, обеспечивающая насущные и вещные потребности, — это тоже неплохо и дай Бог, чтобы хотя бы она была. Чрезвычайный поворот к простой и грубой пище, она же — реальный сектор. Еще немного — и можно будет услышать искренние дифирамбы увеличению выплавки чугуна. Что же до третичного сектора, при котором так дивно расцветают науки, искусства и ремесла, то не до грибов нынче. Грубо — но что делать.

В связи с чем можно будет наблюдать немалые подвижки также и в областях, к собственно экономике прямого отношения вроде бы не имеющих. Закончившееся золотое двадцатилетие совпало с чрезвычайным расцветом политкорректности, разрастающейся вширь и вглубь. Вширь — вплоть до устройства (или попыток такового устройства) парадов гордости in partibus infidelium. Вглубь — вплоть до таких геркулесовых столпов толерантности, от которых начинают кряхтеть даже самые смирные и терпимые жители счастливых стран. Можно объяснять это общим прогрессом нравов, а можно и увидеть корреляцию как с численным умножением занятых в третичном секторе, так и с соответствующим возрастанием политического веса этого сектора. Как указывало в 2006 г. одно либертарианское издание, «самым значительным следствием высокого уровня терпимости является повышенный уровень творческого капитала, креативности. Креативность есть нечто большее, чем просто человеческий капитал… Если в прошлом города сосредотачивались возле залежей угля и железной руды и водоемов, то сейчас им необходимо стать центрами притяжения творческих людей — именно они будут являться локомотивами экономического прогресса». Затем сообщалось, творческие люди какой ориентации особенно полезны для общего процветания.

Авторам нельзя отказать в логике. Индустриальный образ «педерасты куют чего-то железного» смущает малым правдоподобием, тогда как образ с кованием чего-то креативного вполне жизненный. Соответственно, если эпоха более нуждается в ковании чего-то железного, политический вес альтернативных людей оказывается меньшим, нежели в эпоху, когда требуют ковать креативное. С надлежащей деэскалацией/эскалацией политкорректных пожеланий.

Сходные проблемы могут возникнуть у «зеленых». Ибо их требования сводятся либо к безоглядному закрытию реальных производств, либо — в мягком варианте — к чрезвычайному обременению производств. Такому, что впору закрываться. Когда доля этих производств и без того скромна, а жизнь все равно хороша, отчего бы и все не позакрывать. Когда на эти производства последняя надежда (да и кушать вульгарно хочется), всю зеленую безоглядность как рукой снимает.

Список пострадавших можно множить, но одним только хозяйством дело явно не ограничится. Проверочка — она для всех проверочка.